Маленьким мальчишкой, будучи с семьей в родном Воронеже, он пережил страшные дни оккупации

Мне еще не исполнилось семи лет, как началась Великая Отечественная. Цепкая детская память сохранила этот страшный эпизод из жизни, длившийся целых четырех года. Прокручиваю мысленно кадры того времени и удивляюсь, как мы, дети войны, смогли уцелеть в этом кровавом месиве и остаться людьми.

В то памятное воскресенье мы всей семьей шли по самой красивой улице Воронежа - проспекту Революции. Отец нес на руках дремавшего младшего братишку, я держался за руку мамы, глазея по сторонам и удовлетворяя свое детское любопытство извечными вопросами: "А это зачем? Как называется тот кинотеатр и почему мне не хотят купить мороженого?" У Кольцовского сквера стояла большая толпа.

- Что случилось? - спросила мама.

- Сейчас по радио будет говорить Молотов, - ответил кто-то. - Началась война с немцами.

Заговорил висевший на фонарном столбе репродуктор. Мужчины стояли суровые, многие женщины плакали, увидел я слезы и на глазах мамы. Из речи Молотова я улавливал фразы: "Вероломное нападение…Немцы бомбили Киев, Минск…"

Лично я тогда войне обрадовался. Отец и мои дяди, братья много рассказывали о фашистах, о том, как они захватывают чужие страны и там издеваются над простым народом. "А вот мы не позволим им захватить СССР, всех перебьем еще на границе", - думал я. А в голове мелькали любимые нами, ребятишками, песни: "И от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней", "Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути".

На следующий день, казалось, ничего не переменилось. Родители ушли на работу, баба Таня, как всегда, тщательно "проинструктировав" меня насчет правил дорожной безопасности, выпустила на улицу. Как и раньше, по тротуарам спешили прохожие, звенели трамваи, гудели машины, жизнь продолжалась. Только стало больше мужчин с чемоданами и рюкзаками, как на вокзале, и почтальон на нашей улице почти в каждый почтовый ящик опускал зелененькие бумажки. Такую же положил и к нам.

Потом мы с мамой провожали в армию отца. Мама опять плакала, а я гордился, что отец у меня военный, в гимнастерке с петлицами, в пилотке, а на ногах не обычные туфли, а скрипучие красноармейские ботинки с новенькими обмотками. И когда в военных лагерях в Сомово, что под Воронежем, я увидел его с огромной, в три моих роста, винтовкой, подумал: фашисту конец, отец сумеет нас защитить.

По радио говорили, что гитлеровские войска захватили Литву, Латвию, Белоруссию, Западную Украину, подвергают жестоким бомбардировкам Смоленск, Одессу, Севастополь, Могилев. Мы с уличной ребятней считали, что никакой немецкий бомбардировщик до нашего родного города не долетит. Но вскоре одно событие перевернуло наши детские понятия о войне. В один из выходных дней вражеский самолет прорвался все же через зенитный огонь и сбросил свой смертоносный груз над городом. Одна из бомб упала в сад Дворца пионеров и взорвалась. Игравшие там детишки погибли. Самолет этот сбили и привезли в Кольцовский сквер для всеобщего обозрения. Мы бегали смотреть. При виде крестов на крыльях и зловещей свастики на хвосте "юнкерса" впервые стало страшно. Затем бомбежки города участились. Из Воронежа стали эвакуировать предприятия и организации. Вместе со своими родителями уезжали мои сверстники.

Мама работала на авиационном заводе. Летом 1942 года часть цехов демонтировали и отправили в Среднюю Азию, готовились к эвакуации и мы.

Первое июля вроде бы не предвещало беды. Мать с бабой Таней, еще раз просмотрев, все ли собрано в дальнюю дорогу, ушла на работу, а меня бабушка отправила в хлебный магазин, где на полках лежали предписанные каждой семье полотняные мешочки с пайками хлеба - по 350 граммов на служащего, то есть на маму, и по 250 - на нас, иждивенцев. Ходил я за хлебом с удовольствием, потому что возчик магазина часто давал мне платяную щетку с целью вымести внутри фургона крошки. Их набиралось прилично, граммов 300 - 400, я приносил крошки домой, мы их замачивали в воде и ели. Было вкусно и сытно. И в этот день мне повезло, фургон стоял возле магазина. Едва я забрался в него со щеткой, начался налет немецкой авиации. Но эта бомбежка отличалась от остальных какой-то неистовой силой. В небе в двенадцать часов дня было темно от самолетов. Сбросив бомбы, летчики на бреющем полете проходили над улицами, поливая из пулеметов бегущих людей. Стоны, крики, забрызганные кровью стены домов, прямое попадание авиабомбы в трамвай, свесившийся с его площадки вагоновожатый - слышу и вижу часто во сне спустя пять десятков лет. Вместо нашего дома - развалины: бомба угодила в угол соседнего строения.

Немцы непрерывно днем и ночью бомбили город четыре дня. От Воронежа остались одни развалины. На центральной площади уцелел лишь памятник В.И. Ленину, а от красивого некогда здания обкома партии остались колонны черного мрамора.

Через три дня в Воронеж вошли немцы. Сразу же был введен комендантский час и приказ в течение недели зарегистрироваться в комендатуре всем евреям и коммунистам.

Помню, как к нам во двор зашли трое немцев, один в фуражке, двое других - в пилотках. Немец в фуражке свободно говорил по-русски, без акцента.

- Евреи, коммунисты есть? - спросил он. - Если есть, то надо сделать отметку в паспорте.

- Нет у нас таких, - ответила моя тетя.

Но вдруг вперед выскочила теткина квартирантка и сказала, обращаясь к своему мужу:

- Сережа, ты же коммунист. Ничего тебе не будет, немцы такие же люди, как и мы. От- метят, и весь сказ, вон и штамп у них в руке. А не зарегистрируешься, поди, хуже будет.

Мы, ребятишки, знали и любили дядю Сережу за его веселый нрав, привязанность к детям (своих у них не было), внимательно слушали его рассказы о железнодорожном депо, где он работал.

Никогда не забыть того взгляда, каким дядя Сережа посмотрел на жену.

- Десять лет мы с тобой, Елизавета, прожили, но ни- когда бы не подумал, что ты такая сука. - И, обращаясь ко всем, кто был во дворе, сказал: - Прощайте, помните Сережу из депо!

Дядю Сережу немцы увели. Домой он не вернулся, его расстреляли вместе с тысячами коммунистов и евреев в Песчаном логу за городом.

В один из жарких июльских дней мы услышали дикие крики, стоны и выстрелы, которые доносились со стороны бывшей средней школы, а затем военного госпиталя. Вместе с сыном тетки Федором побежали туда. Оказывается, в школьном подвале скрывались раненые красноармейцы. Немцы за руки и за ноги выбрасывали их оттуда через дверь и во дворе пристреливали или закалывали штыками. Несколько ночей я не мог после этого заснуть. А тут еще Федор мне рассказал, что был на центральной площади и видел, как фашисты на вытянутой руке памятника Ленину повесили Тамару, девушку с нашей улицы. Она работала секретарем райкома комсомола.

Так нас, детей того времени, опалило жестокое пламя Великой Отечественной, оставив в душах наших неизгладимый рубец от ран, нанесенных тяжелым кованым фашистским сапогом.

Не каждому выпадает такая непростая судьба, как у бывшего редактора газеты "Ленинское знамя" Владимира Александровича Мелякова. Воспитанник Суворовского военно-музыкального училища, курсант Тюменского пехотного училища, комсорг полка, замполит пограничной заставы, советский и партийный работник, заместитель председателя Омутинского райисполкома, талантливый журналист, обладатель государственных наград и Почетного знака "Легенда тюменской прессы". Каждая страница его биографии - как отдельная жизнь, с неожиданными поворотами событий и испытаниями, преодолеть которые невозможно без внутреннего стержня и силы характера. Мало кому известно, что семилетним мальчишкой, будучи с семьей в родном Воронеже, он пережил страшные дни оккупации. Попрошайничал, чтобы не умереть от голода, радовался горстке муки, ломтику черствого хлеба, кусочку сахара. Об этом он рассказал в одной из своих статей, которую мы предлагаем нашим читателям.

Владимир Меляков Фото из семейного альбома